Утром, когда солнце уже объяло своим существом бескрайние горизонты, я шёл, натыкаясь на камни и стены света, застилающие глаза безликим счастьем. Я шёл. Доносились ароматы тепла сладострастных деревьев, зелёное дотрагивалось до кожи нежным привкусом просыпающегося дня. Золотился воздух, ниспадая струйками патоки, желтоватым отзванивали листья, перекликаясь друг с другом зеркальными зайчиками, создавая зигзаги граней. Дыханье бабочек касалось ноздрей, глаз, вплеталось в волосы, легонько и зовуще, как намёк, как признание в любви, и упархало дальше – от одной бабочки до другой, оставляя в волосах вечность. Лёгкий взмах крыльев, веселье – и воздух ожил, зашелестел мириадами иголочек, врезающихся в память, клинописью. Аромат света, невозможный и невысказанный, тонкий. Сорвалась над моей головой, обессилев от радости, шишка и бросилась оземь, примяв стрелы травы и спугнув лучника-кузнечика, едва не задев мою босую ступню, и осталась лежать, неподвижна, источая последнюю мелодию заката и новой жизни.
Я брёл дальше. Вдали, всё ближе и ближе расстилалось море, точащее крохотный кусочек суши клочьями ваты, покрывая своим телом бессильную землю – никчёмный обрывок Вселенной. Там – синее с белым. Белые гребешки волн, белые стайки облаков. Пахнуло солью и юностью, застывшей в начале времён и продолжающей с той же страстью размывать всё преходящее. Исчезает зелёное, растворяется в золоте. Искрами улыбок блистает под ногами. Теперь уже близко. Самая кромка суши – грань миров, вечностей – тысячи, миллионы детей Солнца, противостоящих силе моря. Я шёл, спотыкаясь о прозрачные мысли, увязая в усмешках жизнерадостных песчинок, будущих, быть может, жемчужин. И в синем – золото – Солнце – безжалостный и злорадный, нет, просто бесстрастный властитель, жаждущий иссушить цвет, вобрать в себя синее, перевернуть, превратиться в песок, чтобы стать невидимым и многогранным, поглотить, не позволить. Что ему прозрачные стрекозы и серебряные точки звёзд. Мерцающие блики Вселенной, дети Луны, тонкие и изысканные. Солнце их не замечает, они не в его власти. Так, мелочь.
Дыханье бабочек превратилось в крылья чаек, смешанных со вздохами моря. Они уже не треплют волосы, как сокровенные мысли высших, а гонят их назад, пытаясь повернуть время вспять, расплетая потоки слов, возвращая свою стихию. Солнце сжигает нежность, море точит твердыни – скалы ёжатся и охают, рассыпаются и гаснут, возвращаясь в лоно создателя. Зелёное стремится в синее, стремится стать частью его и раствориться в нём, чтоб внести свой неповторимо-свежий, бирюзовый отзвук непостижимым глубинам. Но песок, маленький и коварный, как тучи мошек, огромный в своём ничтожестве, пугает море, не позволяя дыханью бабочек слиться в симфонию вечной юности с крыльями чаек, а зеркальным деревьям засиять в объятиях бликов волн.
А человек? Песок отпустил его, нехотя, не в силах помешать. Песок стал синим, под миллионами капель воды он исчезает, его больше нет. Он не может засасывать, не может смеяться, душа его покорена. Исчезает Солнце расплывчатым пятном, его металлический блеск, напоминающий излишества упитанных буржуа. Всё вокруг – едино, пропитано тёплым, ласковым сиянием водного царства. Убогий аскетизм – невыразимое чудо форм и ощущений. Тишина, вмещающая в себя гром и шелест перешёптывающихся муравьёв, проникающая в каждую клетку, сама, без помощи человека, вне его сознания. Человек возвращается. К чему сопротивляться? Он возвращается к себе домой, в начало времён и движенья сути, и море принимает его, без тени сомнений и боли. Море всегда в раздумье, но оно знает, что человек обретает своё всё.